Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился,— [дураком].
Был на свете Зобар, [молодой цыган], [Лойко Зобар].
Царица-девка (тут уж что любо).
Причастные обороты:
Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, желтые листья и бросали их в костер, раздувая пламя; [окружавшая нас] мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева — безграничную степь, справа — бесконечное море и прямо против меня — фигуру Макара Чудры, старого цыгана,— он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас.
Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют ее, он полулежал в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову в [мертво́ молчавшую] темноту степи, разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра. Он был похож на старый дуб, [обожженный молнией], но все еще мощный, крепкий и гордый своей силой.
Нонка уже не пела, а [собравшиеся на небе] тучи сделали осеннюю ночь еще темней.
А Данило поднял нож, [брошенный в сторону Раддой], и долго смотрел на него, шевеля седыми усами, на том ноже еще не застыла кровь Радды, и был он такой кривой и острый.
Answers & Comments
В тюрьме я сидел, в [Галичине].
Смешные они, [те твои люди].
А сам он весь в дырьях, [рваный].
Это пела красавица Нонка, [дочь Макара].
Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился,— [дураком].
Был на свете Зобар, [молодой цыган], [Лойко Зобар].
Царица-девка (тут уж что любо).
Причастные обороты:
Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, желтые листья и бросали их в костер, раздувая пламя; [окружавшая нас] мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева — безграничную степь, справа — бесконечное море и прямо против меня — фигуру Макара Чудры, старого цыгана,— он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас.
Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют ее, он полулежал в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову в [мертво́ молчавшую] темноту степи, разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра.
Он был похож на старый дуб, [обожженный молнией], но все еще мощный, крепкий и гордый своей силой.
Нонка уже не пела, а [собравшиеся на небе] тучи сделали осеннюю ночь еще темней.
А Данило поднял нож, [брошенный в сторону Раддой], и долго смотрел на него, шевеля седыми усами, на том ноже еще не застыла кровь Радды, и был он такой кривой и острый.
Больше причастных оборотов я не нашёл.