Стирали на Грушевке бабы, 
Подолы чуток подоткнув, 
Водою осенней, озяблой 
Смывали с одежки войну. 

Из грубой дощатой колонки, 
Устроенной возле моста, 
Прерывистой ниточкой тонкой 
В корыта струилась вода. 

От взглядов работу не пряча 
И лишь проклиная ее, 
Стирали обноски ребячьи 
Да мелкое что-то свое. 

И дружно глазами тоскуя, 
Глядели сквозь влажную даль 
На ту, что рубаху мужскую 
В тугую крутила спираль... 

(“Грушевка”) 

До чего правдива эта счастливая строка “И дружно глазами тоскуя...”! “Два стихотворения”, “Автобус в пятьдесят четвертом”, “Двор шумел, от восторга хлопал...”, “Это ж Грушевка... Изобьют”, “Зал ожидания”, “Общие вагоны”, “В сорок пятом...”... все эти стихи — звенья в цепи воспоминаний поэта о его детстве и юности. Выстроив книгу по принципу спуска человека с горы, от последних сборников к первым (хотя обычно делают наоборот, чтобы самое лучшее оказалось впереди, чтобы был виден творческий рост поэта), Аврутин как бы бросает вызов самому себе: а почему первые стихи априори должны быть слабее последних? Напротив, хотя бы той же “Грушевкой” он поставил себе столь высокую планку, что должен был всю свою творческую жизнь помнить: выше можно, ниже нельзя. Поэтому “Наедине с молчанием” можно читать с конца. Упомянув название книги, не могу не сделать небольшое отступление, несколько уводящее от разговора о ее достоинствах