Фамусов корит молодёжь за гордость и в пространном монологе вспоминает своего покойника-дядю Максима Петровича. Этот большой человек, весь в орденах, едал на золоте, имел сто человек к услугам и постоянно был при дворе Екатерины II. Но когда приходилось подслужиться, «и он сгибался вперегиб». Фамусов рассказывает, как Максим Петрович оступился на одном дворовом приёме, неловко упал, но, встав и увидев высочайшую улыбку, «упал вдругóрядь – уж нарочно, а хохот пуще, он и в третий так же точно». За это шутовство дядя впал в фавор. Фамусов гордится его «смышлёностью».
Чацкий в ответ произносит монолог с осуждением подобострастного «минувшего века». «Свежо предание, а верится с трудом; как тот и славился, чья чаще гнулась шея; как не в войне, а в мире брали лбом; стучали об пол, не жалея!.. [но] нынче смех страшит и держит стыд в узде; недаром жалуют их скупо государи». Услышав последнюю фразу, Фамусов бормочет про себя: «Ах! боже мой! он карбонари [заговорщик]!» Чацкий продолжает свою гневную речь, а Фамусов вновь замечает про себя: «Опасный человек! Он вольность хочет проповедать!» Когда Чацкий восхищается людьми, которые «служат делу, а не лицам», Фамусов вскрикивает: «Строжайше б запретил я этим господам на выстрел подъезжать к столицам».
Слуга извещает о приезде полковника Скалозуба. Перепуганный речью Чацкого Фамусов даже затыкает от неё уши, повторяя: «Под суд! Под суд!» Чацкий едва объясняет ему знаками, что кто-то приехал. Узнав, что это Скалозуб, Фамусов распоряжается: «Немедленно принять!», и упрашивает Чацкого воздерживаться при Скалозубе от вольных речей.
Answers & Comments
Ответ:
Фамусов корит молодёжь за гордость и в пространном монологе вспоминает своего покойника-дядю Максима Петровича. Этот большой человек, весь в орденах, едал на золоте, имел сто человек к услугам и постоянно был при дворе Екатерины II. Но когда приходилось подслужиться, «и он сгибался вперегиб». Фамусов рассказывает, как Максим Петрович оступился на одном дворовом приёме, неловко упал, но, встав и увидев высочайшую улыбку, «упал вдругóрядь – уж нарочно, а хохот пуще, он и в третий так же точно». За это шутовство дядя впал в фавор. Фамусов гордится его «смышлёностью».
Чацкий в ответ произносит монолог с осуждением подобострастного «минувшего века». «Свежо предание, а верится с трудом; как тот и славился, чья чаще гнулась шея; как не в войне, а в мире брали лбом; стучали об пол, не жалея!.. [но] нынче смех страшит и держит стыд в узде; недаром жалуют их скупо государи». Услышав последнюю фразу, Фамусов бормочет про себя: «Ах! боже мой! он карбонари [заговорщик]!» Чацкий продолжает свою гневную речь, а Фамусов вновь замечает про себя: «Опасный человек! Он вольность хочет проповедать!» Когда Чацкий восхищается людьми, которые «служат делу, а не лицам», Фамусов вскрикивает: «Строжайше б запретил я этим господам на выстрел подъезжать к столицам».
Слуга извещает о приезде полковника Скалозуба. Перепуганный речью Чацкого Фамусов даже затыкает от неё уши, повторяя: «Под суд! Под суд!» Чацкий едва объясняет ему знаками, что кто-то приехал. Узнав, что это Скалозуб, Фамусов распоряжается: «Немедленно принять!», и упрашивает Чацкого воздерживаться при Скалозубе от вольных речей.