балкон. Cчитая его необитаемым. Да он и был необитаем. Без признаков жизни за тёмной дверью с облупившейся краской и большими пыльными прямоугольными стёклами.

Пока однажды кто-то не распахнул её с недовольным треском куда-то туда внутрь и не замер на пороге. Увидев прямо перед собой Голубь-маму, неподвижно сидящую на перилах, слегка наклонив голову и пытающуюся, казалось, разглядеть причину тревоги в тёмном проёме открытой двери.

Всеми силами отвлекая внимание на себя от Голубя-отца, который справа в углу был уже готов вытолкнуть наружу в пустоту четыре маленьких, ещё не готовых ни к какому полёту, пушистых комочка. Сделай он только шаг. Но он понял, медленно отвёл назад занесённую было ногу, опустился на корточки, стряхнул пепел с сигареты назад и на пол, и просто стал рассматривать сидящую перед ним Маму. Постепенно перья улеглись, она успокоилась и даже прошлась взад-вперёд по перилам.

С того самого дня они подружились: Он, утром и вечером, кидал им слегка смоченные водой крошки всегда сухого хлеба. Они разрешали ему наблюдать за тем, как растили своих детей, учили их летать, неизменно возвращаясь назад на балкон. Пока однажды, в начале сентября, не выстроились все шестеро в ряд всё на тех же перилах и не захотели обратить внимания на его крошки: Он понял – они прощаются и остановился растерянный и, как всегда, молчаливый.

Они разом, как по команде, слетели с перил, сделали полукруг, насколько позволяли деревья, и улетели, оставив его одного на балконе: “Опять я один”, – Подумал он, доставая новую пачку. Пальцы не очень слушались его в тот тёплый осенний вечер.