НАПИШИТЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ПОЖАЛУЙСТА
— Плохо твое дело, Бобка,—сказал Сережа, укладываясь спать накануне дня своего рождения.— Рождения у тебя нет, пирог тебе печь не будут, и гости к тебе не придут.
Белый шпиц ласково ткнул голую Сережину ногу мокрым, блестящим носом. Сережа похлопал его по лохматой шкурке:
— Ничего, Бобик, не огорчайся. Пирогом-то уж я тебя завтра угощу.— И, зажмурив глаза, он повернулся к стене, чтобы скорее уснуть.
Сережа проснулся и сразу вспомнил, что сегодня ему исполнилось десять лет. Он тихонько засмеялся от радости и залез с головой под одеяло, в тепло и темноту.
Уходя в школу, Сережа предупредил:
— Я вернусь поздно: после школы у меня сегодня музыка.
— И слава богу! —сказала домашняя работница Груша.— По крайности под ногами вертеться не будешь.
Вернувшись, Сережа долго звонил на темном крыльце. За дверью слышны были смех и музыка.
«Гости,— подумал Сережа,— патефон».
Наконец ему открыла Груша.
За столом сидело много народу, все папины и мамины знакомые. Они стучали посудой, пили, ели и с полным ртом говорили все враз.
— A-а! Именинник!—закричал, заметив Сережу, Семен Иванович, папин сослуживец, про которого папа недавно говорил, что Семен Иванович — кляузник и подхалим.
Его соседка удивленно подняла подбритую в ниточку бровь:
— Как? Разве это маленький именинник? А я думала — сам хозяин!

Он тихонько пробрался к матери на конец стола и, примостившись на ее стуле, шепнул ей на ухо:
— Мам, я есть хочу.
— Сейчас, Сереженька, — понимающе кивнула она головой,— Вот килечку скушай и винегрета.
— Я пирога хочу.
Мать окинула взглядом стол.
— Погоди, Сереженька, пирога мало осталось, а некоторые еще не брали.
Сережа вздохнул и стал ковырять вилкой в винегрете.
— Ведь он у вас, кажется, музыкант,— снисходительно обратилась к матери незнакомая
— Сереженька, а ну-ка фокстротец! — весело подмигнул папа.
— Нас этому не учили,— сказал Сережа и виновато добавил: — Разве по нотам?
Ноты достали, и Сережа стал играть.
— Вот это я понимаю! — зааплодировал Семен Иванович, и, схватив за спину свою соседку, уткнулся ей в плечо, и засеменил ногами.
Все оживились. Танцевали долго. Потом заставили Сережу играть вальс. Потом опять пили, встретив овацией появившиеся откуда-то полные бутылки. Наконец, кто-то взглянул на часы. Все заохали и, суетливо толкаясь, смеясь и крича, пошли в прихожую.
Оставшись один, Сережа оглядел развалины ужина: на скатерти валялись объедки пирога, окурки торчали из консервных коробок, лежа ли мокрые во всех тарелках. На уцелевшем куске торта красовалась, широко раскрыв рот, голова селедки.
Под столом кто-то завозился. Сережа заглянул туда: Бобик, зажмурив от удовольствия глаза, объедал большой кусок пирога, кем-то уроненный с тарелки.
— Счастливый ты, Бобка: рождения у тебя нет, пирог ешь… гости к тебе не ходят…— и, обиженно вздохнув, опустил на подушку сонную голову.
В прихожей захлопнулась дверь за последними крикливыми гостями.
— Ну слава богу!—сказала мать, входя в комнату.— Рождение справили не хуже, чем у людей. Кажется, все довольны.