Ответ:

«Климко шел босой, в кургузых штанишках, старой матроске, которая была когда-то голубой, а теперь стала серая, и еще в дяди Кирилла дежурке. Той дежурке, как говорил дядя, было «сто лет и не рвалась она лишь потому, что заскорузлая от давнего мазута. Не брали ее ни дождь, ни снег, ни солнце... Ночью она холоднела, а днем аж дымила на солнце, пахла еще сильнее…».

«Жил... с каких пор осиротел».

«Это была наибольшая радость Климка - положить перед дядей нарядно списанные тетради, а самому приняться работать: вынести миску с водой, вытереть пол, и тихо, крадучись, чтобы дядя не обернулся, насыпать ему похлебку, которую сам и наварил,- горячей и душистой. О тетрадях он никогда не боялся, так как только по письму иногда имел “посредственно»».

Дядя Кирилл - Климку: «Ай, добрая же... В-в-В, такой не всякая и повариха сварит...».

«Он так бы и вырос среди цветущих ночей, если бы не настали ночи другие, ночи без огней... От них веяло лекарством, дымом полевых солдатских кухонь, горячими на солнце обломками самолетов и пушек».

«Присматривать за собой - сварить есть, убрать в доме, выстирать одежину - он умел и сам».

«Самое страшное произошло тогда, когда он, отдохнув, встал, чтобы идти, и упал: ноги не держали... Он испугался, стал растирать икры, бедра, бил по ним кулаками и кричал: «Ну-ка, идите! Ну-ка, идите мне сейчас же!».

«...Идя с сумкой за плечами выше незнакомой улицы, Климко вспоминал свою станцию, каждый день ее жизни и каждый час...».