Опишите ранние годы и творчество Крылова (не менее 80 слов)
Answers & Comments
helennn08
В историю русской литературы Крылов Иван Андреевич вошел, прежде всего, как гениальный баснописец. Его рано стали печатно называть «дедушкой Крыловым», и мало кто в Петербурге помнил совсем другого Крылова, энергичного и ядовитого, порой весьма и весьма неосторожного журналиста.
Став еще при жизни признанным классическим писателем, Крылов, казалось, много заботился о том, чтобы закрепить в сознании окружающих представление о себе как о простаке, который, когда и попадал в светский салон, вел себя своеобычно, по- домашнему: любил хорошо поесть, мог задремать во время глубокомысленного спора и, вдруг очнувшись, сказать к месту какую-нибудь пословицу или аполог. «Ведь я то же, что иной моряк,- любил повторять он, - с которым оттого только и беды не случались, что он не хаживал далеко в море».
С юношеских лет, любивший и понимавший театральное действо, он приспособил к найденной роли и свою колоритнейшую внешность, точно схваченную в воспоминаниях И.С.Тургенева. «Крылова,- писал он, - я видел всего один раз – на вечере у одного чиновного, но слабого петербургского литератора. Он просидел часа три с лишком, неподвижно между двумя окнами – и хоть бы слово промолвил! На нем был просторный поношенный фрак, белый шейный платок; сапоги с кисточками облекали его тучные ноги. Он опирался обеими руками на колени – и даже не поворачивал своей колоссальной, тяжелой и величавой головы; только глаза его изредка двигались под нависшими бровями. Нельзя было понять, что он, слушает ли и на ус себе мотает, или просто так сидит и «существует»? Ни сонливости, ни внимания на этом обширном, прямо русском лице – а только ума палата, да заматерелая лень, да по временам что-то лукавое словно хочет выступить наружу и не может – или не хочет – пробиться сквозь весь этот старческий жир…»
Ни о каком другом из русских писателей при жизни не рассказывали так много забавных историй, как об Иване Андреевиче Крылове. Одна из них была записана А.С.Пушкиным, а потом попала в жизнеописание баснописца, составленное П.А.Плетневым для первого Полного собрания сочинения Крылова (1847).
«У Крылова над диваном, где он обыкновенно сиживал, висела большая картина в тяжелой раме. Кто-то ему дал заметить, что гвоздь, на который она была повешена, не прочен и что картина когда-нибудь может сорваться и убить его. «Нет,- отвечал Крылов,- угол рамы должен будет в таком случае непременно описать косвенную линию и миновать мою голову».
Перед нами будто бы бытовая заготовка басни, где комическим героем является сам поэт, ленивый и беспечный. В течение четырех последних десятков своей долгой жизни он никуда не выезжал из Петербурга, далее Приютино, пригородной усадьбы своего начальника и покровителя А.Н.Оленина, но при всей своей кажущейся неповоротливости постоянно бывал на людях, внимательно, хотя и незаметно, присматриваясь к ним – то ли на дежурстве в Публичной библиотеке (где он прослужил почти тридцать лет), то ли компании литераторов, чувствуя себя запросто во всех противоборствующих партиях, то ли в Английском клубе или на званом обеде у человека, порой малознакомого, то ли в толчее Гостиного двора (благо и жил напротив него), то ли на очередном петербургском пожаре, при первом известии о котором был готов отправиться хоть на окраину, даже ночью.
Answers & Comments
Став еще при жизни признанным классическим писателем, Крылов, казалось, много заботился о том, чтобы закрепить в сознании окружающих представление о себе как о простаке, который, когда и попадал в светский салон, вел себя своеобычно, по- домашнему: любил хорошо поесть, мог задремать во время глубокомысленного спора и, вдруг очнувшись, сказать к месту какую-нибудь пословицу или аполог. «Ведь я то же, что иной моряк,- любил повторять он, - с которым оттого только и беды не случались, что он не хаживал далеко в море».
С юношеских лет, любивший и понимавший театральное действо, он приспособил к найденной роли и свою колоритнейшую внешность, точно схваченную в воспоминаниях И.С.Тургенева. «Крылова,- писал он, - я видел всего один раз – на вечере у одного чиновного, но слабого петербургского литератора. Он просидел часа три с лишком, неподвижно между двумя окнами – и хоть бы слово промолвил! На нем был просторный поношенный фрак, белый шейный платок; сапоги с кисточками облекали его тучные ноги. Он опирался обеими руками на колени – и даже не поворачивал своей колоссальной, тяжелой и величавой головы; только глаза его изредка двигались под нависшими бровями. Нельзя было понять, что он, слушает ли и на ус себе мотает, или просто так сидит и «существует»? Ни сонливости, ни внимания на этом обширном, прямо русском лице – а только ума палата, да заматерелая лень, да по временам что-то лукавое словно хочет выступить наружу и не может – или не хочет – пробиться сквозь весь этот старческий жир…»
Ни о каком другом из русских писателей при жизни не рассказывали так много забавных историй, как об Иване Андреевиче Крылове. Одна из них была записана А.С.Пушкиным, а потом попала в жизнеописание баснописца, составленное П.А.Плетневым для первого Полного собрания сочинения Крылова (1847).
«У Крылова над диваном, где он обыкновенно сиживал, висела большая картина в тяжелой раме. Кто-то ему дал заметить, что гвоздь, на который она была повешена, не прочен и что картина когда-нибудь может сорваться и убить его. «Нет,- отвечал Крылов,- угол рамы должен будет в таком случае непременно описать косвенную линию и миновать мою голову».
Перед нами будто бы бытовая заготовка басни, где комическим героем является сам поэт, ленивый и беспечный. В течение четырех последних десятков своей долгой жизни он никуда не выезжал из Петербурга, далее Приютино, пригородной усадьбы своего начальника и покровителя А.Н.Оленина, но при всей своей кажущейся неповоротливости постоянно бывал на людях, внимательно, хотя и незаметно, присматриваясь к ним – то ли на дежурстве в Публичной библиотеке (где он прослужил почти тридцать лет), то ли компании литераторов, чувствуя себя запросто во всех противоборствующих партиях, то ли в Английском клубе или на званом обеде у человека, порой малознакомого, то ли в толчее Гостиного двора (благо и жил напротив него), то ли на очередном петербургском пожаре, при первом известии о котором был готов отправиться хоть на окраину, даже ночью.