ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА НАПИСАТЬ СОЧИНЕНИЕ МОЛЮ)))              Около станции строили дополнительные пути. Висело объявление: «Требуются рабочие на любой срок. Плата посуточно». Это нас обоих устраивало. На рассвете всех завербовавшихся разбили попарно, выдали по лопате и лому на брата и вывели на стройку. Братва попалась бывалая, оторви да брось, но работать они умели. Нам со Скрипкой отвели участок — и через пять минут я понял, что судьба дала мне в напарники отъявленнейшего лодыря. Афанасий Федорович ковырял землю ломом с неповторимым изяществом — так, вероятно, модницы чистят ногти. А на лопату смотрел с брезгливым удивлением. Однако платить нам будут на двоих — значит, хотя бы одному придется потрудиться. Я был молод — и я приналег. Ребята, как я уже сказал, умели работать. Поэтому вечером в палатке они разговаривали со Скрипкой только многоэтажной руганью — сезонники владеют этим искусством, как никто другой. К артельному столу его не допустили. Зато мне дали почетное место, солидную деревянную ложку, всячески нахваливая — в укор напарнику — мое трудовое рвение. А мне кусок не лез в горло. Мне было свирепо жалко моего товарища, грустно и беззащитно сидящего в углу. Но двенадцать часов с лопатой и ломом взяли свое — через некоторое время я уже уплетал наваристые щи с мясом без особых угрызений совести. И вдруг из угла прозвучал низкий печальный голос: Занедужил я в дороге, тай набрався я беды... Братва возмущенно взъерепенилась, но Скрипка продолжал петь. Он пел, не обращая внимания на выкрики, на дымящиеся щи, он будто забыл, что голоден,— пел просто так, сам для себя, пел безучастно, ни к кому не обращаясь: казалось, просто отводил душу. Постепенно ложки стали опускаться в котел все реже и реже. Афанасий Федорович завел вторую песню, потом третью. С каждой песней крепчал его голос, с каждой песней медленней двигались ложки. Он словно завораживал всю нашу компанию — и, надо сказать, это ему удалось. Честное слово, у Скрипки не было никакого голоса. Но был чертовский артистизм, было точное ощущение в третий раз мной упоминаемых предлагаемых обстоятельств — и того, что он исполнял, и того, какая перед ним аудитория,— был, я утверждаю это, подлинный талант. Много, много позже прочитал я строчки Заболоцкого о «неразумной силе искусства». А тогда моего Скрипку чуть ли не силой подтащили к котлу, просили — нет, умоляли — петь еще и еще и при расчете выдали нам втрое больше положенного. Меня не уговаривали остаться. А его уговаривали — и уговорили. Впрочем, он кочевряжился больше для вида. Условия были превосходными — ни лопаты, ни лома, только песни по вечерам и гонорар как за двойную