Вечером, после ужина, я пошёл немного побродить по галечниковой отмели. Дни стояли хорошие, с ясным небом и с прозрачным воздухом, похожие на наши осенние дни. Вдали, за озером, тянулся высокий берег реки, бурый и угрюмый. В нижнем течении река разбивается на протоки попарно, образуя острова, покрытые лесом. Справа, у подножия сопок, расстилалось большое поле, покрытое высокой, в рост человека, травой. Около гати две ивы, старая и молодая, нежно прислонились друг к другу. Вследствие этого здесь образовалась болотина.
Иван Великопольский, студент духовной академии, сын дьячка, возвращаясь с тяги, шёл всё время заливным лугом по тропинке. Говорят, будто за последнее время вследствие порубок и лесных пожаров соболь удалился от населённых мест в более дальние леса. Громовая туча, сверкая молниями и издавая сердитый ропот, спешила на северо-восток, всё более и более открывая голубое звёздное небо.
Огоньки такие, как будто словно от серы. Быть может, это только так казалось вследствие контраста остроконечных сопок с ровной поверхностью моря.
На опушке, прислонившись к мокрой берёзке, стоял старик-пастух, тощий, в рваной сермяге и без шапки. Уши Емельяна торчали, как два лопуха, и, казалось, чувствовали себя не на своём месте. И теперь, даже несмотря на седину, морщины и очки, иногда его худощавое лицо, особенно в профиль, казалось прекрасным.
Староста Антип Седельников, смуглый и черноволосый, как цыган, подошёл к избе. Хозяйка, женщина лет двадцати пяти, высокая, худощавая, с добрым кротким лицом, месила на столе тесто. Вокруг стаканов, соблюдая строгую симметрию, стояли молочники с сырыми и топлёными сливками, сахар с щипчиками, кружки лимона с вилочкой и бисквиты.
В углу, возле этажерки с книгами, смиренно поджав ноги под себя, сидел маленький старичок в тёмно-зелёном поношенном сюртуке со светлыми пуговицами и от нечего делать перелистывал какую-то книжку. Промокшие и уставшие, путники сидели у стен на скамьях, и, прислушиваясь к ветру, дремали. Несмотря на это, бивак вышел очень удобный.
В клубе с благотворительной целью давали бал-маскарад, или, как его называли местные барышни, бал-парен. До бала у нас, мужчин, была сходка.
В одно из воскресений в конце июля я пришёл к Волчаниновым утром, часов в девять. Как нарочно, молодой человек просыпался рано, в четвёртом или в пятом часу. Квартира у него небольшая, но хорошая, барская. Его мамаша Ольга Ивановна, вдова коллежского секретаря и родная сестра Кузьмичова, любившая образованных людей и благородное общество, умолила своего брата, ехавшего продавать шерсть, взять с собою Егорушку и отдать его в гимназию. Другие вопросы, второстепенные и третьестепенные, ей некогда было решать.
После обеда, довольно плохого и неопрятного, Андрей Ефимыч ходил по своим комнатам, скрестив на груди руки, и думал. Он всегда терпеть не мог романы и вдруг словно на смех попал в самые настоящие герои. Впившись своими сонными, никогда не моргающими глазами в книгу, он шевелил губами и хмурился. Однажды зашёл он к своему другу, старику брандмейстеру, и, увидев там многочисленное общество, начал кичиться...
Кузьма, бледный и растрёпанный, упирался в землю ногами и, не имея возможности оборониться руками, бил своих врагов большой головой. Лев Иванович Попов, человек нервный, несчастный на службе и в семейной жизни, потянул к себе счёты и стал считать снова. Какой-то энергический мужчина, вероятно, ученик консерватории, разучивал на рояли рапсодию Листа. Мы в количестве двадцати человек сидели за большим столом и наслаждались жизнью. За столом рядом с Зиной сидел его товарищ по службе учитель французского языка Трамблян. Это был рослый, широкоплечий мужчина лет тридцати, русый, кудрявый и, по-видимому, очень сильный и здоровый.
Они, мать и обе дочери, были дома. На диване лежала Маша, одетая, как обыкновенно, в чёрное платье. На пороге, подняв голову, стояла княгиня, красная, дрожащая от гнева и стыда. Получив успокоительный ответ, она отправилась в амбар и принесла оттуда небольшую берестяную коробочку, украшенную орнаментами. Прочитав это письмо, Гвоздиков широко улыбнулся, высоко подпрыгнул и,торжествующий, зашагал в комнате.
Я вышел, не сказавши больше ни слова, и час спустя уже сидел в вагоне. Отец, бледный, вспотевший, с дрожащими пальцами и губами, забился в дальний угол вагона и, закрыв глаза, молился Богу.
Вечером, после ужина, я пошёл немного побродить по галечниковой отмели. Дни стояли хорошие, с ясным небом и с прозрачным воздухом, похожие на наши осенние дни. Вдали, за озером, тянулся высокий берег реки, бурый и угрюмый. В нижнем течении река разбивается на протоки попарно, образуя острова, покрытые лесом. Справа, у подножия сопок, расстилалось большое поле, покрытое высокой, в рост человека, травой. Около гати две ивы, старая и молодая, нежно прислонились друг к другу. Вследствие этого здесь образовалась болотина.
Иван Великопольский, студент духовной академии, сын дьячка, возвращаясь с тяги, шёл всё время заливным лугом по тропинке. Говорят, будто за последнее время, вследствие порубок и лесных пожаров, соболь удалился от населённых мест в более дальние леса. Громовая туча, сверкая молниями и издавая сердитый ропот, спешила на северо-восток, всё более и более открывая голубое звёздное небо. Огоньки, такие, как будто словно от серы. Быть может, это только так казалось вследствие контраста остроконечных сопок с ровной поверхностью моря.
На опушке, прислонившись к мокрой берёзке, стоял старик-пастух, тощий, в рваной сермяге и без шапки. Уши Емельяна торчали, как два лопуха, и, казалось, чувствовали себя не на своём месте. И теперь, даже несмотря на седину, морщины и очки, иногда его худощавое лицо, особенно в профиль, казалось прекрасным.
Староста, Антип Седельников, смуглый и черноволосый, как цыган, подошёл к избе. Хозяйка, женщина лет двадцати пяти, высокая, худощавая, с добрым кротким лицом, месила на столе тесто. Вокруг стаканов, соблюдая строгую симметрию, стояли молочники с сырыми и топлёными сливками, сахар с щипчиками, кружки лимона с вилочкой и бисквиты.
В углу, возле этажерки с книгами, смиренно поджав ноги под себя, сидел маленький старичок в тёмно-зелёном поношенном сюртуке со светлыми пуговицами и от нечего делать перелистывал какую-то книжку. Промокшие и уставшие путники сидели у стен на скамьях и, прислушиваясь к ветру, дремали. Несмотря на это, бивак вышел очень удобный.
В клубе с благотворительной целью давали бал-маскарад, или, как его называли местные барышни, бал-парен. До бала у нас, мужчин, была сходка.
В одно из воскресений, в конце июля, я пришёл к Волчаниновым утром, часов в девять. Как нарочно, молодой человек просыпался рано, в четвёртом или в пятом часу. Квартира у него небольшая, но хорошая, барская. Его мамаша, Ольга Ивановна, вдова коллежского секретаря и родная сестра Кузьмичова, любившая образованных людей и благородное общество, умолила своего брата, ехавшего продавать шерсть, взять с собою Егорушку и отдать его в гимназию. Другие вопросы, второстепенные и третьестепенные, ей некогда было решать.
После обеда, довольно плохого и неопрятного, Андрей Ефимыч ходил по своим комнатам, скрестив на груди руки, и думал. Он всегда терпеть не мог романы и вдруг, словно на смех, попал в самые настоящие герои. Впившись своими сонными, никогда не моргающими глазами в книгу, он шевелил губами и хмурился. Однажды зашёл он к своему другу, старику брандмейстеру, и, увидев там многочисленное общество, начал кичиться...
Кузьма, бледный и растрёпанный, упирался в землю ногами и, не имея возможности оборониться руками, бил своих врагов большой головой. Лев Иванович Попов, человек нервный, несчастный на службе и в семейной жизни, потянул к себе счёты и стал считать снова. Какой-то энергический мужчина, вероятно, ученик консерватории, разучивал на рояли рапсодию Листа. Мы, в количестве двадцати человек, сидели за большим столом и наслаждались жизнью. За столом рядом с Зиной сидел его товарищ по службе, учитель французского языка Трамблян. Это был рослый, широкоплечий мужчина лет тридцати, русый, кудрявый и, по-видимому, очень сильный и здоровый.
Они, мать и обе дочери, были дома. На диване лежала Маша, одетая, как обыкновенно, в чёрное платье. На пороге, подняв голову, стояла княгиня, красная, дрожащая от гнева и стыда. Получив успокоительный ответ, она отправилась в амбар и принесла оттуда небольшую берестяную коробочку, украшенную орнаментами. Прочитав это письмо, Гвоздиков широко улыбнулся, высоко подпрыгнул и, торжествующий, зашагал в комнате.
Я вышел, не сказавши больше ни слова, и час спустя уже сидел в вагоне. Отец, бледный, вспотевший, с дрожащими пальцами и губами, забился в дальний угол вагона и, закрыв глаза, молился Богу.
Answers & Comments
Verified answer
Ответ:
Вечером, после ужина, я пошёл немного побродить по галечниковой отмели. Дни стояли хорошие, с ясным небом и с прозрачным воздухом, похожие на наши осенние дни. Вдали, за озером, тянулся высокий берег реки, бурый и угрюмый. В нижнем течении река разбивается на протоки попарно, образуя острова, покрытые лесом. Справа, у подножия сопок, расстилалось большое поле, покрытое высокой, в рост человека, травой. Около гати две ивы, старая и молодая, нежно прислонились друг к другу. Вследствие этого здесь образовалась болотина.
Иван Великопольский, студент духовной академии, сын дьячка, возвращаясь с тяги, шёл всё время заливным лугом по тропинке. Говорят, будто за последнее время вследствие порубок и лесных пожаров соболь удалился от населённых мест в более дальние леса. Громовая туча, сверкая молниями и издавая сердитый ропот, спешила на северо-восток, всё более и более открывая голубое звёздное небо.
Огоньки такие, как будто словно от серы. Быть может, это только так казалось вследствие контраста остроконечных сопок с ровной поверхностью моря.
На опушке, прислонившись к мокрой берёзке, стоял старик-пастух, тощий, в рваной сермяге и без шапки. Уши Емельяна торчали, как два лопуха, и, казалось, чувствовали себя не на своём месте. И теперь, даже несмотря на седину, морщины и очки, иногда его худощавое лицо, особенно в профиль, казалось прекрасным.
Староста Антип Седельников, смуглый и черноволосый, как цыган, подошёл к избе. Хозяйка, женщина лет двадцати пяти, высокая, худощавая, с добрым кротким лицом, месила на столе тесто. Вокруг стаканов, соблюдая строгую симметрию, стояли молочники с сырыми и топлёными сливками, сахар с щипчиками, кружки лимона с вилочкой и бисквиты.
В углу, возле этажерки с книгами, смиренно поджав ноги под себя, сидел маленький старичок в тёмно-зелёном поношенном сюртуке со светлыми пуговицами и от нечего делать перелистывал какую-то книжку. Промокшие и уставшие, путники сидели у стен на скамьях, и, прислушиваясь к ветру, дремали. Несмотря на это, бивак вышел очень удобный.
В клубе с благотворительной целью давали бал-маскарад, или, как его называли местные барышни, бал-парен. До бала у нас, мужчин, была сходка.
В одно из воскресений в конце июля я пришёл к Волчаниновым утром, часов в девять. Как нарочно, молодой человек просыпался рано, в четвёртом или в пятом часу. Квартира у него небольшая, но хорошая, барская. Его мамаша Ольга Ивановна, вдова коллежского секретаря и родная сестра Кузьмичова, любившая образованных людей и благородное общество, умолила своего брата, ехавшего продавать шерсть, взять с собою Егорушку и отдать его в гимназию. Другие вопросы, второстепенные и третьестепенные, ей некогда было решать.
После обеда, довольно плохого и неопрятного, Андрей Ефимыч ходил по своим комнатам, скрестив на груди руки, и думал. Он всегда терпеть не мог романы и вдруг словно на смех попал в самые настоящие герои. Впившись своими сонными, никогда не моргающими глазами в книгу, он шевелил губами и хмурился. Однажды зашёл он к своему другу, старику брандмейстеру, и, увидев там многочисленное общество, начал кичиться...
Кузьма, бледный и растрёпанный, упирался в землю ногами и, не имея возможности оборониться руками, бил своих врагов большой головой. Лев Иванович Попов, человек нервный, несчастный на службе и в семейной жизни, потянул к себе счёты и стал считать снова. Какой-то энергический мужчина, вероятно, ученик консерватории, разучивал на рояли рапсодию Листа. Мы в количестве двадцати человек сидели за большим столом и наслаждались жизнью. За столом рядом с Зиной сидел его товарищ по службе учитель французского языка Трамблян. Это был рослый, широкоплечий мужчина лет тридцати, русый, кудрявый и, по-видимому, очень сильный и здоровый.
Они, мать и обе дочери, были дома. На диване лежала Маша, одетая, как обыкновенно, в чёрное платье. На пороге, подняв голову, стояла княгиня, красная, дрожащая от гнева и стыда. Получив успокоительный ответ, она отправилась в амбар и принесла оттуда небольшую берестяную коробочку, украшенную орнаментами. Прочитав это письмо, Гвоздиков широко улыбнулся, высоко подпрыгнул и,торжествующий, зашагал в комнате.
Я вышел, не сказавши больше ни слова, и час спустя уже сидел в вагоне. Отец, бледный, вспотевший, с дрожащими пальцами и губами, забился в дальний угол вагона и, закрыв глаза, молился Богу.
Verified answer
Вечером, после ужина, я пошёл немного побродить по галечниковой отмели. Дни стояли хорошие, с ясным небом и с прозрачным воздухом, похожие на наши осенние дни. Вдали, за озером, тянулся высокий берег реки, бурый и угрюмый. В нижнем течении река разбивается на протоки попарно, образуя острова, покрытые лесом. Справа, у подножия сопок, расстилалось большое поле, покрытое высокой, в рост человека, травой. Около гати две ивы, старая и молодая, нежно прислонились друг к другу. Вследствие этого здесь образовалась болотина.
Иван Великопольский, студент духовной академии, сын дьячка, возвращаясь с тяги, шёл всё время заливным лугом по тропинке. Говорят, будто за последнее время, вследствие порубок и лесных пожаров, соболь удалился от населённых мест в более дальние леса. Громовая туча, сверкая молниями и издавая сердитый ропот, спешила на северо-восток, всё более и более открывая голубое звёздное небо. Огоньки, такие, как будто словно от серы. Быть может, это только так казалось вследствие контраста остроконечных сопок с ровной поверхностью моря.
На опушке, прислонившись к мокрой берёзке, стоял старик-пастух, тощий, в рваной сермяге и без шапки. Уши Емельяна торчали, как два лопуха, и, казалось, чувствовали себя не на своём месте. И теперь, даже несмотря на седину, морщины и очки, иногда его худощавое лицо, особенно в профиль, казалось прекрасным.
Староста, Антип Седельников, смуглый и черноволосый, как цыган, подошёл к избе. Хозяйка, женщина лет двадцати пяти, высокая, худощавая, с добрым кротким лицом, месила на столе тесто. Вокруг стаканов, соблюдая строгую симметрию, стояли молочники с сырыми и топлёными сливками, сахар с щипчиками, кружки лимона с вилочкой и бисквиты.
В углу, возле этажерки с книгами, смиренно поджав ноги под себя, сидел маленький старичок в тёмно-зелёном поношенном сюртуке со светлыми пуговицами и от нечего делать перелистывал какую-то книжку. Промокшие и уставшие путники сидели у стен на скамьях и, прислушиваясь к ветру, дремали. Несмотря на это, бивак вышел очень удобный.
В клубе с благотворительной целью давали бал-маскарад, или, как его называли местные барышни, бал-парен. До бала у нас, мужчин, была сходка.
В одно из воскресений, в конце июля, я пришёл к Волчаниновым утром, часов в девять. Как нарочно, молодой человек просыпался рано, в четвёртом или в пятом часу. Квартира у него небольшая, но хорошая, барская. Его мамаша, Ольга Ивановна, вдова коллежского секретаря и родная сестра Кузьмичова, любившая образованных людей и благородное общество, умолила своего брата, ехавшего продавать шерсть, взять с собою Егорушку и отдать его в гимназию. Другие вопросы, второстепенные и третьестепенные, ей некогда было решать.
После обеда, довольно плохого и неопрятного, Андрей Ефимыч ходил по своим комнатам, скрестив на груди руки, и думал. Он всегда терпеть не мог романы и вдруг, словно на смех, попал в самые настоящие герои. Впившись своими сонными, никогда не моргающими глазами в книгу, он шевелил губами и хмурился. Однажды зашёл он к своему другу, старику брандмейстеру, и, увидев там многочисленное общество, начал кичиться...
Кузьма, бледный и растрёпанный, упирался в землю ногами и, не имея возможности оборониться руками, бил своих врагов большой головой. Лев Иванович Попов, человек нервный, несчастный на службе и в семейной жизни, потянул к себе счёты и стал считать снова. Какой-то энергический мужчина, вероятно, ученик консерватории, разучивал на рояли рапсодию Листа. Мы, в количестве двадцати человек, сидели за большим столом и наслаждались жизнью. За столом рядом с Зиной сидел его товарищ по службе, учитель французского языка Трамблян. Это был рослый, широкоплечий мужчина лет тридцати, русый, кудрявый и, по-видимому, очень сильный и здоровый.
Они, мать и обе дочери, были дома. На диване лежала Маша, одетая, как обыкновенно, в чёрное платье. На пороге, подняв голову, стояла княгиня, красная, дрожащая от гнева и стыда. Получив успокоительный ответ, она отправилась в амбар и принесла оттуда небольшую берестяную коробочку, украшенную орнаментами. Прочитав это письмо, Гвоздиков широко улыбнулся, высоко подпрыгнул и, торжествующий, зашагал в комнате.
Я вышел, не сказавши больше ни слова, и час спустя уже сидел в вагоне. Отец, бледный, вспотевший, с дрожащими пальцами и губами, забился в дальний угол вагона и, закрыв глаза, молился Богу.