Ребят,выручайте... какие проблемы имеются в этом тексте?????7
СРОЧНО НУЖНО!!!
Было мне тогда всего девять лет от роду. Как-то раз в лесу, среди глубокой тишины, ясно и отчётливо почудился мне крик: «Волк бежит!» (Я вскрикнул и вне себя от испуга выбежал на поляну, прямо на пашущего землю мужика.

Это был Марей – наш крепостной лет пятидесяти, плотный, довольно рослый, с сильною проседью в тёмно-русой бороде. Я немного знал его, но до того почти никогда не случалось мне заговорить с ним. Я в детстве мало общался с крепостными: эти чужие, с грубыми лицами и узловатыми руками мужики казались мне опасными, разбойными людьми. Марей остановил кобылёнку, заслышав мой напуганный голос, и когда я, разбежавшись, уцепился одной рукой за его соху, а другою за его рукав, то он разглядел мой испуг.

− Волк бежит! – прокричал я, задыхаясь.

Он вскинул голову и невольно огляделся кругом, на мгновенье почти мне поверив.

− Что ты, какой волк, померещилось: вишь! Какому тут волку быть! – бормотал он, ободряя меня. Но я весь трясся и ещё крепче уцепился за его зипун и, должно быть, был очень бледен. Он смотрел с беспокойною улыбкою, видимо боясь и тревожась за меня.

− Ишь ведь испужался, ай-ай! – качал он головой. – Полно, родный. )Ишь, малец, ай!

Он протянул руку и вдруг погладил меня по щеке.

− Полно же, ну, Христос с тобой, окстись.

Но я не крестился: углы моих губ вздрагивали, и, кажется, это особенно его поразило. И тогда Марей протянул свой толстый, с чёрным ногтем, запачканный в земле палец и тихонько дотронулся до вспрыгивающих моих губ.

− Ишь ведь, − улыбнулся он мне какою-то материнскою и длинною улыбкой, − господи, да что это, ишь ведь, ай, ай!

Я понял наконец, что волка нет и что мне крик про волка померещился.

− Ну, я пойду, − сказал я, вопросительно и робко смотря на него.

− Ну и ступай, а я те вослед посмотрю. Уж я тебя волку не дам! − прибавил он, всё так же матерински мне улыбаясь. – Ну, Христос с тобой, − и он перекрестил меня рукой и сам перекрестился.

Пока я шёл, Марей всё стоял со своей кобылёнкой и смотрел мне вслед, каждый раз кивая головой, когда я оглядывался. И даже когда я был далеко и уже не мог разглядеть его лица, чувствовал, что он всё точно так же ласково улыбается.

Всё это разом мне припомнилось сейчас, двадцать лет спустя, здесь, на каторге в Сибири… Эта нежная материнская улыбка крепостного мужика, его неожиданное сочувствие, покачивания головой. Конечно, всякий бы ободрил ребёнка, но в той уединённой встрече случилось как бы что-то совсем другое. И только бог, может быть, видел сверху, каким глубоким и просвещённым человеческим чувством было наполнено сердце грубого, зверски невежественного человека и какая тонкая нежность таилась в нём.

И вот когда здесь, на каторге, я сошёл с нар и огляделся кругом, я вдруг почувствовал, что могу смотреть на этих несчастных каторжников совсем другим взглядом и что вдруг исчезли всякий страх и всякая ненависть

в сердце моём.Я пошёл, вглядываясь в встречавшиеся лица. Этот обритый и шельмованный мужик, с клеймами на лице, хмельной, орущий свою рьяную сиплую песню, может быть, такой же Марей.Ведь я же не могу заглянуть в его сердце.