Вильде
Особенности творчества [1833 г., март-апрель] «В промежутках между припадками страдания становились тусклее; я садился за фортепиано и невольно извлекал фантастические звуки, в коих отражались фантастические, тревожившие меня ощущения. Но это чрезвычайное раздражение нервной системы подействовало не на одно только воображение; из неопределенного и сиповатого голоса образовался у меня вдруг сильный, звонкий, высокий тенор, которым я потешал публику...» (Глинка, 1988, с. 56.) [1835 г. Работа над оперой «Иван Сусанин»] «К обеду съезжались гости. Глинка, участвуя в общих беседах, слушал и отвечал и в то же время писал свои ноты за столиком у окна, а написав, передавал их Карлу Федоровичу Гемпелю, который за тем же столом переписывал их набело четким почерком... Безотчетно тревожное настроение обычно разрешалось у него или музыкой или тоской... Бракоразводный процесс (с 1841 по 1846 гг.) затягивался и осложнялся. Глинка переходил от надежды к отчаянию, от отчаяния к новой надежде. Однако работы над оперой не прекращал. Чем мучительнее складывались обстоятельства его личной судьбы, тем светлее и ярче становилось его искусство, тем сильнее искрился юмор в некоторых кусках оперы». (Успенский, 1950, с. 156,180,192.)
«Личные переживания, по признанию Глинки, отразились на музыке его оперы, в драматическом сюжете которой картины семейного горя и радостей предсвадебной поры имеют крупное и жизненное значение... Процесс творчества Глинки так же, как и механизм записи создавшегося для оперы материала, был совершенно иной, чем у всех современных ему русских композиторов... Музыка почти всегда опережала текст...» (Финдейзен, 1916, с. 281.)
«Композитор был полон творческих планов, но обстановка вражды и преследования, которым он подвергался, мешала творчеству. Несколько начатых партитур он сжег». (Самин, 1999, с. 182.)
«Меня просто до кошмара тревожит иногда вопрос, как могла совместиться такая колоссальная художественная сила с таким ничтожеством и таким образом, долго быв бесцветным дилетантом, Глинка вдруг одним шагом стал на ряду (да! на ряду!) с Моцартом, с Бетховеном и с кем угодно». (Чайковский, 1923, с. 214.)
Answers & Comments
[1833 г., март-апрель] «В промежутках между припадками страдания становились тусклее; я садился за фортепиано и невольно извлекал фантастические звуки, в коих отражались фантастические, тревожившие меня ощущения. Но это чрезвычайное раздражение нервной системы подействовало не на одно только воображение; из неопределенного и сиповатого голоса образовался у меня вдруг сильный, звонкий, высокий тенор, которым я потешал публику...» (Глинка, 1988, с. 56.)
[1835 г. Работа над оперой «Иван Сусанин»] «К обеду съезжались гости. Глинка, участвуя в общих беседах, слушал и отвечал и в то же время писал свои ноты за столиком у окна, а написав, передавал их Карлу Федоровичу Гемпелю, который за тем же столом
переписывал их набело четким почерком... Безотчетно тревожное настроение обычно разрешалось у него или музыкой или тоской... Бракоразводный процесс (с 1841 по 1846 гг.) затягивался и осложнялся. Глинка переходил от надежды к отчаянию, от отчаяния к новой надежде. Однако работы над оперой не прекращал. Чем мучительнее складывались обстоятельства его личной судьбы, тем светлее и ярче становилось его искусство, тем сильнее искрился юмор в некоторых кусках оперы». (Успенский, 1950, с. 156,180,192.)
«Личные переживания, по признанию Глинки, отразились на музыке его оперы, в драматическом сюжете которой картины семейного горя и радостей предсвадебной поры имеют крупное и жизненное значение... Процесс творчества Глинки так же, как и механизм записи создавшегося для оперы материала, был совершенно иной, чем у всех современных ему русских композиторов... Музыка почти всегда опережала текст...» (Финдейзен, 1916, с. 281.)
«Композитор был полон творческих планов, но обстановка вражды и преследования, которым он подвергался, мешала творчеству. Несколько начатых партитур он сжег». (Самин, 1999, с. 182.)
«Меня просто до кошмара тревожит иногда вопрос, как могла совместиться такая колоссальная художественная сила с таким ничтожеством и таким образом, долго быв бесцветным дилетантом, Глинка вдруг одним шагом стал на ряду (да! на ряду!) с Моцартом, с Бетховеном и с кем угодно». (Чайковский, 1923, с. 214.)