Ответ:

Детство Розанова прошло в Костроме. Он прожил здесь с лета 1861 года по лето 1870 года. Девять полных лет. Детство и отрочество. Все воспоминания Розанова начинаются с Костромы, с Костромы начинается и его память. Отсюда он повел свою линию жизни, не только физическую, но и духовную, называл Кострому своей первой, «физической родиной», «мамашиным гнездышком». Здесь он рос «в тело», но память подключает человека к истории, к духовной жизни. А о Костроме у Василия Васильевича большая память. Воспоминания о детстве встречаются везде: в статьях, «Опавших листьях», письмах, «автобиографиях», в предисловиях к своим книгам, устных передачах. Эта память прожгла его и, вероятно, сформировала, забила первые сваи для будущего «писателя Розанова». Здесь нужно искать начальные закоулки розановского творчества, его миросозерцания. Если брать биографию как гнездилище духовного возрастания — нигде, ни в каком его периоде жизни, мы не находим ничего более достойного, что могло бы быть «решающим» для его творческой судьбы. Розанов принес с собою загадку «с того света», и думается, что если есть к ней интерес, то искать разгадку, объяснение её надо в его костромском детстве. Это был «иной мир» Розанова. Глубоко закрытый, неласковый, он первый заложил объектные предметы для субъективного самочувствия маленького человечка. Проницательный и хитроумный друг его священник Павел Флоренский заметил на какое-то недоумение Розанова об особом своем самосознании, что он был гениальным с детства. Не по тому, что он может (так можно вспомнить Моцарта), а по тому, что он такой есть. Розанов мало «мог», но много «вмещал» в себе. Никто в истории не получал таких аттестатов.

Кострома хорошо известна русским историкам, о ней много писали и до сих пор пишут превосходные книги, извлекать из которых необходимый для биографии Розанова материал, наверное, нет нужды. Нет нужды! Десятилетнему мальчику был известен угол, где прошли его игры или где получал он обиды. «Сам город представляет собою смесь огромных и красивых, все новых, казенных зданий и небольших обывательских домов, которые к окраине переходят в рухлядь. Я жил в рухляди. Как за угол завернуть выходила улица в поле и немножко еще пойти — открывались мельницы, с их огромными фантастическими крыльями. А там и леса, с грибами».

Вот впечатление детства!

С этим ребенок рос. Он имел другие образы и другое время. «Я помню эту Кострому, первое самое длинное, тягучее, бесконечное впечатление». Никто из биографов не даст никакого руководства для восстановления детского мира, и никакая логика не может заменить тех бытовых свидетельств, которые дает детство. Поэтому я хочу привести отрывок из розановских воспоминаний, предварительно извинившись у читателя за его длинноту, чтобы показать морфологию эпического ландшафта, в котором пребывал отрок: «Господствующим впечатлением, сохранившимся от Костромы, было у меня впечатление идущего дождя.