"Война и Мир" Сумасшедшие люди на примере Каратаева и Тихона Щербина
Answers & Comments
zenakeropan Любимой мыслью Л. Н. Толстого в романе “Война и мир” была “мысль народная”. На первый взгляд, отражение этой темы в романе кажется эпизодическим, так как из более чем пятисот семидесяти героев романа разработаны лишь десять образов представителей народа. Но Толстой решает эту проблему иначе: каждого из своих любимых героев в кризисные моменты жизни он приводит к пониманию того, насколько важным, незыблемым и основополагающим элементом жизни является дух народный, народное самосознание и мироощущение. На примере Платона Каратаева и Тихона Щербатова Л. Н. Толстой показал два совершенно разных типа русских солдат. Первый из них — тип покорных солдат, главными качествами которых являются терпение, кротость и набожность. Эти качества Толстой воспел в Платоне Каратаеве. Второй тип — отчаянных солдат — был представлен Толстым в образе Тихона Щербатого. Платон Каратаев — простой, обыкновенный солдат, который, однако, сыграл исключительную роль в духовном возрождении Пьера Безухова. Пьер встретился с Платоном Каратаевым в плену. После расстрела “поджигателей” в душе Пьера “все завалилось в кучу бессмысленного сора”: “Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь — не в его власти”. Когда же Пьер встретил Платона Каратаева, сблизился с ним, он почувствовал, “что разрушенный мир теперь с новою красотой, на каких-то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе”. Каратаев произвел на Пьера огромное впечатление не “идеологическим содержанием своих речей и реплик, а поведением, элементарным здравым смыслом и целесообразностью действий и поступков”. Это случилось в то время, когда из души Пьера была вдруг “выдернута... пружина, на которой все держалось и представлялось живым”: “В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в Бога”. Пьер признал силу какого-то непонятного “порядка”, который убивал людей и его самого. Встретив Каратаева, он понял, что власти этого порядка противостоит другой порядок, другая логика, логика жизни, которую нельзя уничтожить никакой силой. После огромного нервного напряжения и тяжелейшего морального потрясения (после сцены казни) Пьер вдруг попадает как бы в иной мир. Он видит, как какой-то человек аккуратно устроил в углу все свое “хозяйство”, как к нему подошло другое живое существо — собачонка, связанная с этим человеком чем-то добрым. Сам незнакомец вдруг заговорил о чем-то очень простом и понятном, предложил Пьеру несколько печеных картошек. Все эти будничные слова и поступки в тех условиях показались Пьеру чудом, великим откровением истины жизни. А Платон бормотал бессмысленные слова молитвы, как будто им самим придуманной (молиться по-настоящему он не умел). И в этот момент Пьер ощутил новую красоту недавнего разрушенного мира. Каратаевское вошло в Пьера не как теория или система воззрений, а как ощущение утраченной им целесообразности бытия. Толстой “обезличил” Каратаева, так как главным в нем был олицетворенный принцип “естественной” жизни. Общее в нем явно преобладало над индивидуальным. Вот как Толстой характеризует Каратаева: “Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно”; “...часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо”; “Привязанностей, дружбы, любви, как понимал Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком — не с известным каким-нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему... ни не минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву”. Эта любовь ко всем была в Каратаеве — человеке недалеком, примитивном — проявлением великого, природного, соединяющего людей начала, которое, как думал Толстой, убивается “неестественной” средой, уродливо организованным обществом. В каратаевской любви ко всему живому сквозит именно “стихийная сила”. И поэтому Каратаев ощущает себя нераздельною частью мира, как впоследствии и Пьер, перенесший тяжкие страдания и страх смерти. Для Пьера Безухова Каратаев стал олицетворением “всего русского, доброго и круглого”. Интересно, что Толстой употребляет здесь слово “круглое”. Сразу ощущается что-то мягкое и ласковое. Таким, видимо, и был Платон Каратаев. Сама речь его была мягкой и напевной, а на каждый случай у него находилась какая-нибудь поговорка. Пьер получил внутреннее успокоение и согласие с самим собой “только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве”. Недаром годы спустя Пьер частенько думал о том, что бы сказал Платон по поводу того или иного события, “одобрил-бы или не одобрил”. Этого человека справедливо можно назвать кладезем народной мудрости.
Answers & Comments
Любимой мыслью Л. Н. Толстого в романе “Война и мир” была “мысль народная”. На первый взгляд, отражение этой темы в романе кажется эпизодическим, так как из более чем пятисот семидесяти героев романа разработаны лишь десять образов представителей народа. Но Толстой решает эту проблему иначе: каждого из своих любимых героев в кризисные моменты жизни он приводит к пониманию того, насколько важным, незыблемым и основополагающим элементом жизни является дух народный, народное самосознание и мироощущение.
На примере Платона Каратаева и Тихона Щербатова Л. Н. Толстой показал два совершенно разных типа русских солдат. Первый из них — тип покорных солдат, главными качествами которых являются терпение, кротость и набожность. Эти качества Толстой воспел в Платоне Каратаеве. Второй тип — отчаянных солдат — был представлен Толстым в образе Тихона Щербатого.
Платон Каратаев — простой, обыкновенный солдат, который, однако, сыграл исключительную роль в духовном возрождении Пьера Безухова. Пьер встретился с Платоном Каратаевым в плену. После расстрела “поджигателей” в душе Пьера “все завалилось в кучу бессмысленного сора”: “Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь — не в его власти”. Когда же Пьер встретил Платона Каратаева, сблизился с ним, он почувствовал, “что разрушенный мир теперь с новою красотой, на каких-то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе”. Каратаев произвел на Пьера огромное впечатление не “идеологическим содержанием своих речей и реплик, а поведением, элементарным здравым смыслом и целесообразностью действий и поступков”. Это случилось в то время, когда из души Пьера была вдруг “выдернута... пружина, на которой все держалось и представлялось живым”: “В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в Бога”. Пьер признал силу какого-то непонятного “порядка”, который убивал людей и его самого. Встретив Каратаева, он понял, что власти этого порядка противостоит другой порядок, другая логика, логика жизни, которую нельзя уничтожить никакой силой. После огромного нервного напряжения и тяжелейшего морального потрясения (после сцены казни) Пьер вдруг попадает как бы в иной мир. Он видит, как какой-то человек аккуратно устроил в углу все свое “хозяйство”, как к нему подошло другое живое существо — собачонка, связанная с этим человеком чем-то добрым. Сам незнакомец вдруг заговорил о чем-то очень простом и понятном, предложил Пьеру несколько печеных картошек. Все эти будничные слова и поступки в тех условиях показались Пьеру чудом, великим откровением истины жизни. А Платон бормотал бессмысленные слова молитвы, как будто им самим придуманной (молиться по-настоящему он не умел). И в этот момент Пьер ощутил новую красоту недавнего разрушенного мира. Каратаевское вошло в Пьера не как теория или система воззрений, а как ощущение утраченной им целесообразности бытия. Толстой “обезличил” Каратаева, так как главным в нем был олицетворенный принцип “естественной” жизни. Общее в нем явно преобладало над индивидуальным. Вот как Толстой характеризует Каратаева: “Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно”; “...часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо”; “Привязанностей, дружбы, любви, как понимал Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком — не с известным каким-нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему... ни не минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву”. Эта любовь ко всем была в Каратаеве — человеке недалеком, примитивном — проявлением великого, природного, соединяющего людей начала, которое, как думал Толстой, убивается “неестественной” средой, уродливо организованным обществом. В каратаевской любви ко всему живому сквозит именно “стихийная сила”. И поэтому Каратаев ощущает себя нераздельною частью мира, как впоследствии и Пьер, перенесший тяжкие страдания и страх смерти. Для Пьера Безухова Каратаев стал олицетворением “всего русского, доброго и круглого”. Интересно, что Толстой употребляет здесь слово “круглое”. Сразу ощущается что-то мягкое и ласковое. Таким, видимо, и был Платон Каратаев. Сама речь его была мягкой и напевной, а на каждый случай у него находилась какая-нибудь поговорка. Пьер получил внутреннее успокоение и согласие с самим собой “только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве”. Недаром годы спустя Пьер частенько думал о том, что бы сказал Платон по поводу того или иного события, “одобрил-бы или не одобрил”. Этого человека справедливо можно назвать кладезем народной мудрости.