Verified answer

Я же рос, как дикое деревцо в поле, — никто не окружал меняособенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.

 Отец также поверилэтому и делал иногда попытки заняться моим воспитанием, но попытки эти всегдакончались неудачей. 

 Он все более убеждался, что я — дурной, испорченныймальчишка, с черствым, эгоистическим сердцем, и сознание, что он должен, но неможет заняться мною, должен любить меня, но не находит для этойлюбви угла в своем сердце, еще увеличивало его нерасположение.

Это решило исход дела; стало совершенно ясно, что в такомположении мальчишка не мог драться, а я, конечно, был слишком великодушен,чтобы воспользоваться его неудобным положением.

Валек указал мне моего отца с такой стороны, с какой мненикогда не приходило в голову взглянуть на него: слова Валека задели в моемсердце струну сыновней гордости; мне было приятно слушать похвалы моему отцу,да еще от имени Тыбурция, который «все знает»; но, вместе с тем, дрогнула вмоем сердце и нота щемящей любви, смешанной с горьким сознанием: никогда этотчеловек не любил и не полюбит меня так, как Тыбурций любит своих детей.